Младший политрук, с которым Малышев разговаривал сегодня утром, не ответил. Он махнул рукой Малышеву и сел возле дерева.
Сбивали и воспоминания о прошлом – своем прошлом, которое здесь было будущим. Раз за разом Севка забывал, что кубик – «кубарь» – вовсе не был аналогичен звездочке на погонах… Или был, но только до звания капитана, которое не добавляло на петлицы четвертого «кубаря», а обозначалось шпалой. При этом полковник имел четыре шпалы.
– Ужин готов, – сказал лейтенант. – Ждали тебя. Раздевайся, мой руки – и в гостиную.
– Да, нам хватит, – так же тихо ответил невидимый Сличенко, и Егорову показалось, что это не человек ему ответил, а эта самая темнота, которая уже поглотила их обоих. – Солнце встанет около четырех. Я буду ждать в трех километрах по дороге. И постарайтесь не брать много охраны.
– Ну… например, для того, чтобы обозначить вами место, где мы хотим встретиться с теми, кто вас прислал. Выслушать их, наконец… Люди, кстати, с некоторым чувством юмора и литературным вкусом. Вы рассказывали, что вас… э… э… ударили и вы очнулись в прошлом?
Севка попытался застонать хотя бы для того, чтобы убедиться – еще не умер, еще может хоть что-нибудь, кроме как испытывать эту проклятую боль. И с ужасом понял, что ничего и не может.