Мастер Вало взял в руки нечто, до слез напоминающее… ну да, флейту Пана – несколько соединенных вместе полых деревянных трубочек разной длины, – дудишь в них и наслаждаешься музыкой. Трубочек у нынешнего инструмента Сварог насчитал шесть.
Ельник закончился, теперь они бежали по открытому месту, приветливо зеленеющему невысокой травой. Петляли между многочисленных камней. Огибали ямы, в которых стояла вода – то ли грунтовая, то ли неиспарившаяся океанская (на краю одной ямищи безмятежно грелась на солнце огромная морская черепаха). Трескуче хрустели под ногами раковины. Они пересекли широкий участок, заваленный чьими-то выбеленными солнцем костями…
Вернулась Чуба, разведывавшая дорогу впереди, вернулась бегом и уже в человеческом облике.
Нынешний день, богатый на события, вступил в полосу, как говорили тоурантские моряки, предпоследних склянок. В это время суток, в пору угасания дня, в замках Атара вовсю готовились бы к вечерней трапезе. Зажигали бы свечи в огромных мрачных залах с длинными столами и развешанными по стенам доспехами, княжны и баронетты переодевались бы в вечерние платья, прихорашивались бы перед старинными зеркалами, заключенными в толстые рамы с потрескавшейся позолотой, конюхи скребли и терли бы лошадок, засыпали бы в ясли овес, чтоб коникам хватило на ночь, толстобокие кухарки расталкивали бы ночных стражей, вырывая их из объятий дневного сна, чтоб те успели не спеша умыться-одеться-отужинать, обстоятельно выкурить трубку на пару с начальником стражи возле запирающихся на ночь городских ворот и, взяв колотушку, заступить на дежурство до утра. А в заросших тиной и ряской прудах отражалось бы в этот час бордовое полыхание заката…
Чуба-Ху неслась прямо на Сварога, а за ней надвигалось землетрясение во плоти.
– Генерал, насчет отступления живыми, вы – оптимист, – фыркнул Рошаль, и его висельный юмор неожиданно пришелся кстати: экипаж малость приободрился.