Отодвинув полицейского, чтоб не мешал, Фандорин присел на корточки и поднял палку, которой злоумышленник или злоумышленники подпёрли дверь. Палка была хлипковата, такую можно выбить и не концентрируя энергию ки. Странно.
Тюльпанов удивился, но чихнул. И – чудо из чудес – сам не заметил, как вдохнул немножко воздуха. Потом ещё, ещё и, наконец, задышал полной грудью.
Смотреть на него было жутко. Юродивый ни секунды не стоял на месте: то завертится вокруг собственной оси, то начнёт к чему-то принюхиваться, то вдруг кинется к какой-нибудь из баб – та с визгом отскочит. И всё бормочет что-то, бормочет, с каждым мгновением всё громче, всё быстрей.
– Болеть может только душа, – ответила она, повернув голову в его сторону. – А на душе хорошо, мирно. Это вы меня вытащили? Из наших будете, из христиан?
На самом деле беглого московского чиновника расстроило не состязание, а чувство абсолютного, глухого одиночества, охватившее его среди этого многолюдного скопища.
В дальней части дома тоже грянули выстрелы: один, другой, третий. Холмс с Фандориным, как и мы, попали под огонь.