— Отвечает? — Не понял сразу Максимилиана.
— Экселенц, да не серчайте вы так, — объяснял он кавалеру, — дома у меня нет, а в старом вашем доме не повернуться. Там и монахи, и кавалеры живут всякие, и солдаты их в людской спят, и ваши дворовые, спят там все плечом к плечу, не развернуться, не продыхнуть, вот и ночую иной раз в кабаке на лавке. Вот и подцепил зверей от бродяг каких-то.
— Имя-то у тебя есть, господин Ёж? — Всё ещё он словно пытался не думать о деле серьёзном, словно хотел говорить о пустяках всяких ненужных.
При всех людях его, оскорбив господина Эшбахта, она пошла дальше, заглядывая в комнаты.
Увалень буквально расцвёл в своей соломе и с вызовом глянул на Максимилиана, мол, слыхал.
Сидеть-высиживать да тосковать он не хотел, не любил он этого, попы правильно говорят: уныние — грех. Нужно дело делать, нужно знать всё самому, а не со слов кого-то. Решил разобраться, сколько сена и овса в день на лошадей его уходит. Из всех трат хотя бы про эту трату узнать. Да и узнать до точности, сколько всего коней у него разных. У него ведь и боевые кони, и тягловые для обоза, и мерены рабочие для пахоты есть. Конюшни все битком, а он даже не знал, кто у него главный конюх. Кавалер спустился вниз, там госпожа Ланге дворовую бабу по мордасам охаживает, как он из слов понял, за посуду плохо мытую. Он был рад, что нашёл Бригитт занятие важное: и она при важном деле занята, и дом будет в порядке. Ведь госпожа Эшбахт домом не занималась, не приучена графская дочь ко всякой работе.