Вечереть еще не начало, но по краям неба свет уже потускнел, прибавил мутно-серого. Через полчаса сгустятся сумерки, но акция к тому времени уже закончится, а для отрыва темнота кстати.
Привозят в Охранное, в Большой Гнездниковский. Сначала начальник допрашивал, подполковник Бурляев. Потом и Фандорин приехал. И по-хорошему со мной, и по-плохому. Зубы мне Бурляев самолично проредил. Видишь, картинка? Ладно, ничего. Жив буду – золотые вставлю. Или железные. Буду железный, как ты. В общем, помучились они со мной, устали и отправили ночевать в камеру. У них там при Охранке есть такие специальные. И ничего, приличные. Матрас, занавесочки. Только руки, гады, за спиной сковали, так что сильно не разоспишься.
– Здравствуйте, господин Сивере, – ответила Игла, назвав условленное имя.
Оборвав на полуслове, князь вдруг стремительно вскочил на ноги, в два шага подлетел к двери и рывком распахнул ее. Прямо в проеме застыл жандармский офицер с очень светлыми волосами и поросячьим цветом лица, которое прямо на глазах сделалось еще розовее. В офицере Эраст Петрович узнал штабс-ротмистра Зейдлица, преторианца генерала Храпова, который ныне находился в анатомическом театре и ни в чьей охране более не нуждался.
– Забью, тварь, – приговаривал Козырь. – В навоз размажу! Нашел себе баклана.
– Он оглянулся на пустую приемную и понизил голос.