При чем здесь ягоды, подумал Грин. Зачем говорить шутками, если можно серьезно.
– И дурак к тому же, – заявила Эсфирь. – Сам же сказал, в каждой адресной книге…
– Всего, не считая Ларионова и его кухарки, восемь субъектов, – уютно окая, принялся объяснять Мыльников, пухлый господин на вид лет сорока пяти в русой бородке, с длинными волосами в кружок. – В шесть, как приступили к оцеплению, я, Петр Иванович, изволите ли видеть, своего человечка заслал, как бы с заказным письмом. Кухарка ему шепнула, что чужих трое. А после еще пятеро припожаловали. Личности все нам известные, и списочек уж составлен. Шесть лиц мужеского пола, два женского. Кухарке мой человечек велел у себя в каморке сидеть и не высовываться. Я с соседней крыши в окошко подглядел – веселятся нигилисты, вино пьют, уже петь начали. Революционная масленница.
Фандорин бросился к одному краю, увидел далеко внизу освещенную улицу, людей, экипажи.
Не группа – одно название, потому что из боевиков после гибели Соболя остался только Грин. Помощники и связные не в счет.
– Уверяю вас, сударыня, что на мой счет вы находитесь в совершеннейшем з-заблуждении, – холодно сказал статский советник и направился к двери, провожаемый шелестящим, задушенным смехом.