Сам Грин когда-то был лазоревый – мягкий, теплый, бесформенный. Потом, когда решил себя изменить, лазурь пошла на убыль, понемногу вытесняемая строгой и ясной пепельностью. Со временем голубые тона ушли куда-то внутрь, из главных стали оттененными, а Грин сделался светло-серым. Как дамасская сталь – таким же твердым, гибким, холодным и не подвержен ржавчине.
– В Охранное отделение. Погода и в самом деле славная. Д-давайте пройдемся.
Надо этого ТГ вычислить. Понять, что за человек и чего добивается.
Вот почему прохожих не было, понял Грин. А разместиться полиции тут есть где – вон сколько складов вокруг. Хорошо, что сидел сбоку от окна и штора, а то наверняка в несколько биноклей смотрят.
– Пять минут назад одна штора отодвинулась! – воскликнула Игла. – Я немедленно протелефонировала на Остоженку, спросила профессора Брандта, как уговорено. Аронзон сказал: “Вы ошиблись, это другой номер”. И еще раз повторил, словно просил поторопиться. Голос жалкий, дрожащий.
– Ляд его знает. – Тот сделался еще сумрачней. – Сам не пойму. В кармане тулупа сыскалось. В депо был, в контору вызывали. Народу вокруг много терлось, любой сунуть мог. Я так думаю, уходить вам надо. Где паренек, третий ваш?