Он знал, что говорит не так, как нужно, но по-другому не получалось. В голове мысли получались стройные и ясные, смысл их был совершенно очевиден. Но когда выходили наружу, превращаясь в фразы, с них сама собой спадала вся избыточность, шелуха, и оставалось только основное. Наверно, иногда спадало больше, чем следует.
Эраст Петрович слегка сдавил юному террористу нервный узел, чтобы перестал брыкаться и раз, другой, третий ударил кулаком по земле. Если там, под снегом, была фанера, она пружинила бы, но нет, твердь оставалась твердью.
– В приглашении сказано: “Дамы вольны выбирать платье по своему усмотрению”. А что, – с тревогой взглянула Эсфирь на Фандорина, – разве мне не идет?
– Вас уже ждут в шестом-с, – с поклоном доложил служитель. – В остальные пять еще никто не пожаловал.
– Будь я на месте господина Пожарского, – сказал он горячо, – я бы не стал подсылать к этому Грину шпионов и провокаторов, а напечатал в газете: “Хватит охотиться на нас, слуг престола. Хватит стрелять в нас из-за угла и бросать бомбы, от которых гибнут невинные люди. Я от вас не прячусь. Если вы, милостивый государь, действительно, верите в свою правду и хотите пожертвовать собой ради блага человечества, то давайте сойдемся в честном поединке, ибо я тоже свято верю в свою правоту и для России не пожалею жизни. Так перестанем же проливать русскую кровь. Пусть Бог – а если вы атеист, то неважно, пусть Фатум или Рок – решит, кто из нас прав”. Я уверен, что Грин на такое условие согласится.
Нельзя проглотить оскорбление, нанесенное господином Грином, который посмел использовать для своей дерзкой акции маску статского советника Фандорина. Это два.