Шереметьева хмыкнула и вернулась к разговору с подружками, а я не стал уточнять, что за этим за всем скрывается — если Андрей захочет, то расскажет всё сам. Это же самое обсуждение продолжилось и на крыльце университета, и прервалось только тогда, когда мы начали прощаться.
В очередной раз зашипев от боли в отбитых кулачках, девушка схватила меня за шею и начала душить.
— Ты злой, Пожарский! Повторяю это ещё раз! — Инга «в гневе» ударила кулачком по столу. — Первый портрет всё равно будет мой!
— Он такой! — я с гордостью подтвердил авторитет Главы Рода.
— Привет, Лёша! — улыбнулась она. — С десяти. Ты на телефон не отвечал, вот я и заглянула, а Прохор сказал, что могу подождать, пока ты не проснёшься.
— Скотина! — выплюнула она мне в лицо. — Даже больно тебе не сделать, Камень проклятый! — но руки, сжимавшие мою шею, разжала, вся как-то расслабилась, и спросила. — Лёша, а можно я тебя поцелую?