«Вся надежда только на вас, господин Вельде, – сказал в заключение банкир. – Я всегда считал себя человеком, для которого невозможного не существует. Но в данном случае я бессилен, а речь идет о жизни моего сына».
Ахимас наклонился ниже, светя лучом прямо в лицо. Блеснули круглые глаза с неестественно расширенными зрачками.
Воспользовавшись тем, что оба повернулись к нему спиной, трактирщик внезапно подхватил со стойки двухфунтовую гирю на бечевке и вроде бы легким, но страшным по мощи движением стукнул ею по круглому затылку «киргизца». Раздался тошнотворный треск, и Маса мешком осел на пол, а подлый татарин сноровисто – чувствовалась изрядная практика – ударил в левый висок начавшего оборачиваться, да так до конца и не обернувшегося Грушина.
Еще звучали последние аккорды печальной баллады, а Ванда уже защелкала пальцами, задавая быстрый ритм. Пианист, тряхнув кудлатой головой, скомкал концовку – обрушил все десять пальцев на клавиши, и публика закачалась на стульях в такт разухабистой парижской шансонетке.
– Снять пиджак, – приказал Ахимас. – Бросить на середину комнаты.
Он постоял с минуту, слушая, как низкий, страстный голос изнывает от желания прильнуть к дубу. Потом тихо повернулся, пошел к двери.