Едва за Гошем и его спутницей закрылась дверь, Кларисса вопросительно взглянула на Фандорина, который один, кажется, точно знал, что именно происходит. Впервые за день она посмела посмотреть на него вот так, прямо, а не искоса и не из-под опущенных ресниц.
Она пощупала ткань – плотная, непрозрачная – и крепко завязала дипломату глаза. Как бы ненароком коснулась щеки – гладкой, горячей.
…и в лице произошла поразившая меня перемена. Беззащитная, слабая, раздавленная ударом судьбы овечка словно по мановению волшебной палочки превратилась в волчицу. Плечи расправились, подбородок приподнялся, глаза зажглись опасным огнем, а ноздри затрепетали, будто перед нами была хищница – нет, не волчица, а кошачьей породы, пантера или львица, учуявшая запах свежей крови. Я поневоле отшатнулся. О, в моей защите здесь больше не нуждались!
– Какой мрамор и алебастр? – шепотом спросил он.
– Главное преступление совершено в Париже! На гильотину!
Утром 19 марта нахохлившийся от сырого ветра, замотанный в теплое кашне комиссар стоял возле трапа, рядом с капитаном мистером Джосайей Клиффом и первым лейтенантом мсье Шарлем Рйнье. Встречали пассажиров. Духовой оркестр попеременно играл английские и французские марши, на пирсе возбужденно галдела толпа, а Гош пыхтел все яростней, грызя ни в чем не повинную трубку. Увы – из-за холодной погоды все пассажиры были в плащах, пальто, шинелях, капотах. Поди-ка разбери, у кого есть значок, а у кого нет. Это был подарочек номер два.