Йимми кивает. Уве крякает. В первый раз за все время он выглядит растерянным.
Когда врачи, увозя каталку с Уве, не пустили Парване в операционную, та набросилась на них с кулаками – насилу Патрик, Йимми, Андерс, Адриан, Мирсад да еще четыре акушерки ее утихомирили. Когда же хирург сказал: «Нельзя так, вы же беременная» – и велел сесть и угомониться, Парване опрокинула ему на ногу тяжеленную банкетку. А потом, когда другой хирург, выйдя из дверей, с дежурно-постной миной коротко рубанул: «Готовьтесь к худшему», Парване завыла и, заслоняя лицо руками, осыпалась на пол, точно разбитая фарфоровая ваза.
– Да она все одно без дела стояла да пыль собирала. Ну, дай, думаю, красочку подновлю да лачком покрою. Да что тут такого-то? – раздраженно бормочет Уве.
Уве относит лопату в сарай, возвращается в дом. Надевает синий костюм. Пятна на нем, конечно, останутся, провоняет, ну и ладно: жена, по крайней мере, будет довольна, что он пришел к ней при параде.
Кулаки к бою. В голосе сталь. Но человек в белой рубашке невозмутим. Спокойно гасит сигаретку о лакированный бок машины, кидает бычок на землю.
– Ну, что я говорил, – кивает Уве, отдавая ключ.