– Меня такой перекос не устраивает, – возразил Борис.
Разровняв очередной слой угля, который тут же занялся, Рудаков выглянул в машинное.
Тот закинулся мерзкой жидкостью молча, при этом едва сдержав рвотный позыв. В смысле, может, и не сдержал бы, но, видя это, Борис взвел курок, и тот намек понял правильно. Какое-то время поборолся с тошнотой, но все же сумел совладать с собой.
– Садись завтракать, – встретила Григория мать, когда он вошел в дом.
– Совершенно верно, мисс. Он русский. К тому же матрос. Поначалу-то он пришел в гражданском платье, но потом я видел его через окно в матросской форме.
Каюта совсем крохотная. Вдоль борта койка, под которой находится рундук. Справа от входа – открытый платяной шкаф, если можно его так назвать. Над дверью небольшая антресоль. В изголовье тумбочка. Сказать «тесно» – это не сказать ничего. Свободный только квадратный пятачок сантиметров на шестьдесят. Доступны лишь три положения. Стоять на этом самом пятачке, сидеть или лежать на койке. И тем не менее это была отдельная каюта.