Проснулся и увидел перед глазами в темноте высокий потолок комнаты. Из узкого окна падал лунный свет. Рядом еле слышно было легкое дыхание, Лиза спала, повернув ко мне лицо, подложив под голову ладонь и чему-то улыбаясь во сне трогательной улыбкой. Я был еще охвачен после сна — или это сон во сне? — чувством легкой печали. Я люблю своих родных, а сейчас мне показалось, что я уже их больше не увижу, во всяком случае, в этом мире, и мне было грустно. Кто там говорил, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой? Вот тебе и правда — я, выходит, по-настоящему в этой реальности. Оторван от своих родных, от своего привычного мира. И, как мне кажется, навсегда. Хотя с одной стороны, это может быть и замечательно — получить после старости еще одну молодую жизнь. Сколько мне сейчас? Навряд ли больше тридцати. И жизнь моя еще раз может быть молодой, здоровой, энергичной… Но, есть риск, что недолгой. Петроград, восемнадцатый год. Что мне помнится об этом времени? В этом году в Петрограде начнет усиливаться голод. Через год станет совсем плохо в городе, живущем только на привозе большого количества продуктов из остальной части России. Даже при введенной еще до революции карточной системе будут снижаться нормы выдачи, в Петрограде будут есть картофельные очистки, овес, воблу, хлеб с опилками и травой. Вместе с голодом продовольственным в столице уже начинается голод топливный. Сейчас разбирают деревянные дома, а затем будут жечь мебель, выламывать и сжигать паркет, у кого он есть, будут топить даже книгами. Ходить будут в обносках, потому что мало-мальски ценные вещи на черном рынке будут вымениваться на еду. Будут выживать за счет общественных столовых. в которых будут давать горячую воду с плавающими в ней кусочками капусты. Будет расцвет преступности и грабежей. В условиях антисанитарии будет накапливаться грязь, увеличение заболеваний. ухудшение медицинской помощи. Только в одном восемнадцатом году в городе одна за другой будут три тяжелейших эпидемии: тифа, холеры и испанки. Мне стало попросту страшно. Что я могу здесь, в непривычном для себя мире, без местной профессии, без своего места в здешней жизни? Кроме всего, меня запросто могут мобилизовать на фронт, Гражданская война до двадцатого года будет. Так что брошен я сюда такой молодой, выплывай и выживай, один, как сможешь. Да нет, не один. Я перевел взгляд на Лизу, которая сейчас спокойно спала и не могла знать, какие испытания предстоят всем здесь живущим.