Мужики вновь бухнулись на колени, прося сочувствия и помилования.
— Эх, Никита Иванович… — Государь встал, пристально посмотрел мне в глаза и направился к двери. — Побасёнки да догадки к делу не подошьёшь. Покуда главного преступника не изловишь — нет тебе моего доверия. Как друг — верю, заслуги прежние помню, ценю и благодарен искренне! Но как царь и самодержец…
— Участковый, э-э, не побрезгуй давай! Сюда давай, э-э! Ковёр тибе пиривизли, на! Сам бери! Денег не нада! На свадьбу твою одыним глазком, э-э, гилянем, и всё! Два ковра бери! И вот этот… маленький… кираси-вий… в уборную!
— Что за бред? — не успел даже толком удивиться я, когда понял, что взгляды всех присутствующих сошлись на моей невесте. Олёна молча опустила ресницы. Спокойствие, только спокойствие. — Разберёмся. Все свободны, ещё раз спасибо.
Государь то бледнел, то краснел, у него дрожали руки, и вообще чувствовалось, что человек на пределе. На крыльце нас встретила бабка, в новом сарафане, чистом платочке, с традиционным подносом с хлебом-солью.
О достопамятном аресте главы думской фракции знатного боярина Бодрова с собутыльниками и последующей посадкой оных в поруб вообще умолчим… Их же потом еле-еле в бане отогрели вениками и водкой, а так хоть на фестиваль ледяной скульптуры в Хельсинки отправляй! А к чему это я?