В деревне уже вовсю хозяйничали немцы. Конвоиры приветственно заорали и замахали руками, и на дорогу тут же высыпало множество немцев. Они чувствовали себя совершенно спокойно, практически все были без оружия, в расстегнутых или даже вообще снятых кителях, кое-кто в подтяжках поверх белых нательных рубах.
К мосту мы вышли на третий день, потому что почти весь предыдущий пришлось отсиживаться (вернее отлеживаться) в просматриваемом насквозь перелеске неподалеку от железнодорожной насыпи. За это время мимо нас проследовал всего один эшелон, и это означало, что движение на разрушенном нами участке железной дороги в прежнем нашем районе дислокации пока еще полностью не восстановлено. Впрочем, это было объяснимо. Мы их там так напугали, что, я думаю, работы немцы начали только после того, как сумели наскрести достаточно подразделений, чтобы обеспечить не просто охрану, а полноценную оборону участка работ. И вели их скорее всего только в дневное время, на ночь убираясь обратно в гарнизон. Ну а то, что мы собирались предпринять теперь, должно было еще больше затруднить им переброску сил к линии фронта и резко ограничить возможности маневра. В таких условиях любой разумный командир должен был бы надолго забыть о продолжении наступления.
— Герр гауптман интересуется, кушать ли ви сегодня хоть что-нибудь.
— Что случилось? — послышался сонный голос Кирилла Петровича. — И кто вы такой, собственно?
— Слушай, Малышев, а я тебе нравлюсь? — внезапно спросила. — Ну как женщина?
— Ну нет, только… он же, ну в общем… ну когда товарищ Шабарин насчет вас тогда… ну вот я и думаю. То есть если вам, конечно, надо, то я завсегда, вот только товарищ командир… — И он замолчал, окончательно сбившись с мысли.