— Угощайтесь, товарищ коминтерновец, — радушным жестом указал на стол старший лейтенант. — Вы же у нас четыре дня без памяти провалялись. Вас пограничный наряд еще восемнадцатого утром у Буга обнаружил. Совсем без сознания. И голого. Это вас уже здесь в гимнастерку и бриджи обрядили. А сапоги так и не подобрали, размерец великоват. — Он хохотнул, и я машинально также растянул губы в улыбке.
Иванюшин послушно выполнил сказанное. Я быстрыми движениями загнал ему две иглы между указательным и средним пальцем и между мизинцем и безымянным. В последний момент Иванюшин попытался дернуться, но я был начеку и не позволил ему этого.
Спустя пять минут мы наконец-то тронулись в путь. Я ехал на самой маленькой скорости, чтобы Головатюк и Иванюшин, загрузившие на заднее сиденье и верхнюю поверхность коляски не только наше, но и собранное на месте боя оружие и припасы, а также несколько пачек пресловутого «тиража дивизионной газеты» (политрук настаивал почти до истерики), могли следовать за мной, придерживая поклажу.
Вилора опустила голову. Что делать? Нет, если бы ей угрожали пытками, расстрелом, она бы нашла что ответить. Она бы просто… да, рассмеялась бы им в лицо. И гордо встретила бы смерть. А тут…
— Но мне доложили, что группа, совершившая налет на штаб, полностью уничтожена.
— Куда, товарищ капитан? — с готовностью откликнулся тот.