Время от времени на совете вождей звучит предложение разобрать все четыре городских входных тоннеля как морально устаревшие и пустить камень в дело – например, соорудить еще несколько колодцев и отремонтировать акведук. И каждый раз вожди единогласно решают еще немного обождать. Потому что пока все роды и племена не объединились под одной рукой, остается небольшая вероятность нападения на столицу. Зачем и какому отщепенцу это будет надо и на что он может рассчитывать, кроме неудачной попытки грабежа, никто не понимает. Но лучше подстраховаться.
Не знаю, объяснит ли это мое замешательство, но великий вождь Унгусман действительно великий, у нас теперь таких не делают. Он до того великий, что ходит повсюду один и с голыми руками, может себе позволить. Видит насквозь все живое, а оно его слушается. Даже лютые степные псы, которые, по слухам, принципиально, чисто из вредности, не поддаются одомашниванию, завидев Тунгуса, радостно виляют хвостами совсем как земные собаки… И когда этот ослепительно черный и оглушительно харизматичный дядька начинает на тебя давить, а ты согласно этикету жуешь травинку и делаешь одухотворенное лицо, – ей-богу, даже война обрадует.
Полковник несколько раз моргнул, нервно прожевал зубочистку и чуть не проглотил ее. На его лице я прочел замешательство и мольбу о помощи. Он откровенно не понимал, как дальше себя вести.
Это типично здешний синдром, через него прошли многие, кто с туземцами работал и поневоле в них влюбился. Начинаешь заслоняться от своего отношения к ним. От чувства, что они лучше нас и счастливее нас. Химически чистая версия человека, лишенная всего наносного, всего дерьма, которым мы забили себе головы.
Я коротко оглянулся на ходу; напарник плелся сзади и тоже руки в брюки. Этим жестом дипломат показывает, что его все задолбало или он в крайней степени раздражения.