Я честно ответил, что таскать барахло из муравейника не мое дело.
– Ну а что ему делать, не обращать же местных, и они не поймут, и вообще запрещено.
– Я бы скромно назвал это бесхозяйственностью.
– Я тогда чуть не потерял достоинство, пытаясь сохранить достоинство, – сообщил Тунгус, будто услыхав мои мысли. – Так захотелось их всех пристукнуть, что я решил прервать встречу и уйти. Но потом я подумал: а ведь очень невежливо и даже жестоко со стороны русских так обращаться со мной! Ничего себе друзья! Привезли во дворец несчастных уродцев и заставили меня выслушать их! И я разозлился на русских. И уже почти не слушал тех ненормальных, но все еще глядел на них. И увидел такое, что меня пронзило насквозь. Это русские мне попались какие-то ненормальные! А теперь пришли настоящие представители Земли и принесли на своих лживых устах слова про свободу, что означает рабство, и мир, что означает войну. И моему народу от Земли никуда не деться, она уже здесь, а куда она приперлась, оттуда не уйдет… И теперь скажи мне, советник, дай совет – как бы ты поступил на моем месте?
Зал приемов обширен, хоть в футбол играй, и погружен в полумрак. Занавески на окнах задернуты наглухо, это единственный способ не пускать жарищу в дом. Продухи под высоким потолком, наоборот, распахнуты. И все равно здесь дискомфортно в разгар лета. Не только белому человеку, аборигену тоже. Нормальная атмосфера – в каменных мешках личных покоев, клетушках с маленькими окошками. Помучив как следует общество и показав ему свою выносливость, Унгусман уйдет в прохладу апартаментов, где с наслаждением скинет тяжелую парадную тогу, рухнет на подушки и велит подать из подвала холодненького.
Миша – этнограф и лингвист, сменщик нашего Сорочкина, и вполовину не такой гениальный, зато раз в десять более приятный человек. Наверное, это как-то связано.