— Рыжик, — протянул Мамаев, скорчив умильную рожу. — А давай я тебя на свидание позову?
— Спасибо в карман не положишь и в стакан не нальешь, — начал он обычную гнумскую бодягу, призванную возвеличить свершение и стребовать ответную услугу.
— Эти, что ли? — Зорин картинным жестом опустил листы на стол. — Нет-нет, ты внимательно зачти.
— Как прошел день, Ю-и-ли-ий? — Женщина, возлежавшая на шелковых простынях кровати, тянула гласные. — Все о Берендии думаешь? Не бережешь ты себя, Юлий Францевич, ох, не бережешь.
Меня почему-то душила злость на весь белый свет, беспричинная, и оттого неодолимая.
— Это когда Геля андалузскую прелестницу изображала? — оживился Мамаев. — Наслышан, наслышан.