Среда, десять утра, третье число месяца. На время недееспособности начальника приказа господина Крестовского его обязанности тяжким бременем легли на плечи Зорина. Иван Иванович командовать не умел и не любил, но повинность свою исполнял даже с некоторым блеском.
Я заколотила в дверь молоточком, велела заспанному смотрителю снести мой саквояж в номера и только тут вспомнила, что свой сундук из багажного вагона забрать так и не удосужилась.
На столе шефа, за границами поля зрения которого я сейчас сидела, лежал ворох фотографических карточек, схема, составленная от руки, показания приказного самописца. И я, по своей старой привычке, взглянула туда. В нашем сыскарском деле главное — в чужие бумаги заглядывать, ибо в свои всегда успеешь. Я же и у лавочников узнала больше не из пояснений доброжелательных, а через такие вот зырканья. Это же просто удивительно, сколько таким образом почерпнуть можно!
Мы подъехали к присутствию, Иван пошел в подвалы — неклюдов пояс на место возвращать, а я поднялась в приемную, где была встречена встревоженной и бледненькой Лялей.
— Да чего с ней станется. Погоревала некоторое время и дальше жить принялась. Да ты ее на приеме сама увидишь.
— Наш любвеобильный друг и ваш почти жених, Попович, вот уже полтора года тайно ухаживает за моей сестрой, Софьей Аристарховной. Она, в свою очередь, ухаживания эти принимает, но, потеряв голову не до конца, ставит в известность своего старшего брата и опекуна.