Но больше предпочитал я спутанные, как лабиринты, улочки торгового и портового кварталов. Речной порт вонял тогда ужасно; корабли, барки и галеры стояли порой в десятке-другом шагов от сходней, на борта экипажам приходилось восходить по лестницам, а товары носили, бредя в толстом слое ила, прикрытом растрескавшейся коркой. В грязи гнили отбросы и вились миллионы мух.
– Да ладно, – легкомысленно ответил Драккайнен. – Ничего сложного.
– Я устал, моя дорогая, – заявил Драккайнен. – Мне очень нравятся длинные ноги, но по твоим я спускался полтора часа. Это, полагаю, перебор.
Он огляделся снова. Погасшая лампа. Куча скарба в углу. Помост с расстеленной постелью. Каменный очаг. Все может стать оружием.
Через какое-то время встала на постели на колени и обняла меня.
– Отчего это имеет такое значение? – спросил я у Ремня за завтраком. – Ропщут, поскольку страдают. Дождь пойдет раньше или позже. Это жестоко, что некоторые умрут, что год окажется хуже, но ведь мы можем поднять налоги в провинциях, которые не пострадали. Можем вырастить там стада, которые отдадим страдающим во Внутреннем Круге. Дождь когда-нибудь да пойдет. Мы ведь привозим воду, раздаем ее. Раздаем и пищу. Они видят, что отец им помогает. А дождь пойдет. Пройдет время, они забудут о суши. Точно так же, как и о пророчице.