— Тебе — ничего не делать. Быть моей гостьей, отдыхать, восстанавливаться… можешь кино посмотреть какое-нибудь, у меня отличная подборка фильмов ужасов. Только пока никуда не выходи из дома.
Я разбиваю бокал о край стойки, соскальзываю со стула и резким движением всаживаю длинный острый осколок стекла в лицо человека в розовой рубашке.
Роговер внимательно посмотрел на меня из-под кустистых бровей.
— Боря, скажи, пожалуйста, что делают посторонние на месте происшествия?
Гронский остановился, осматриваясь. Огромный цех был тих и пустынен. В дальнем левом углу различались смутные очертания широкой лестницы, ведущей на крышу. Всю торцевую стену напротив занимало гигантское окно с чудом сохранившимися большими стеклами, едва держащимися в ветхих редких переплетах деревянных рам. Серое ночное свечение, сочащееся через пыльное стекло, как влага сквозь грязную тряпку, разбавляло кромешную темноту до мутных безжизненных сумерек. В углу напротив входа в цех громоздился ржавеющий железный хлам, обрезки труб и прутья стальной арматуры. У дальней стены рядом с окном темнела бесформенная куча строительного мусора, словно кто-то огромным веником смел туда все, что осыпалось с ветшающих стен и высокого потолка. На неровном полу одиноко валялся стоптанный старый башмак.
Я внимательно смотрю на таблички и один раз нажимаю на звонок. Где-то в потусторонней глубине квартиры раздается отчетливое раздраженное дребезжание. Тишина. Я жду, а потом нажимаю на звонок дважды. Снова дребезжание — и тишина. Далеко в холодных недрах дома глухо ударила оконная рама. Я пожимаю плечами и звоню трижды. Тот же эффект. Четыре раза — и через томительно долгую минуту за дверью слышатся шаркающие старческие шаги.