День рождался, как больной ребенок: только появившись на свет, он уже начал угасать. Утро было окутано темно-серым погребальным саваном сумерек, словно уже наступил вечер. Небо оседало на землю туманным моросящим дождем, слишком мелким, чтобы ради него раскрывать зонт, но достаточным для того, чтобы насквозь пропитать стылой влагой волосы, одежду и мысли.
— Я знаю. И теперь, когда и ты знаешь обо всем, попробуй убедить себя в том, что причиной ее выздоровления не является ассиратум.
— Ну вот если бы вы не скрытничали по поводу своих источников информации, мы могли бы как-то обосновать…
Алина положила трубку и посмотрела на Маклая. Он тоже смотрел на нее, и в его больших собачьих глазах она увидела нечто, похожее на сожаление. В горле у нее пересохло.
Кобот мотнул головой и снова встал. Подошел к шкафу с книгами, постоял немного, вернулся к столу, взял из подарочного настольного набора золоченый нож для разрезания бумаг и принялся вертеть его между пальцами.
— Генрих Осипович, — перебила Алина. — Просто скажите мне: это тот же нож?