Я недоуменно скосил глаза на телефон. Он что, не отключился?!
– Ну, это-то понятно, контузия, она такая. Но и голодным ходить негоже, нам завтра топать и топать, а на это силы нужны. Я тебе банку сгущенки раздобыл, попьешь малехо да на боковую. А я подежурю, мало ли что. Часа за два до рассвета разбужу, посидишь за меня, а я массу придавлю минуток сто. Держи-ка. – Баранов вытащил из сидора банку сгущенного молока и споро вскрыл консерву ножом.
После обеда прибыли обещанные командованием радисты из отдельного батальона связи, разместившиеся в разбитой под деревьями лесопосадки палатке, куда тут же отправился командир полка. О чем он разговаривал с комбригом, никто не знал, однако наружу комполка выбрался мрачнее тучи. Собрав подчиненных, он коротко сообщил, что, по данным разведки, немецкое нападение начнется завтра между тремя и четырьмя часами утра с массированного авианалета по разведанным целям и артиллерийского удара по приграничным объектам и погранзаставам. Соответственно примерно к полудню переправившиеся через Буг наземные силы уже могут быть здесь. Еще раз напомнив о строжайшей маскировке, особенно в случае появления авиационной разведки, и необходимости усиленного боевого охранения, майор отпустил ошарашенных лейтенантов к подчиненным.
– Ладно, сами напросились! – усмехнулся я и рассказал анекдот.
– Товарищ Дубинин? – как-то неуверенно раздалось из динамика. – Это снова ви? Чито у вас стряслос? Голос какой-то… напряженный.
За первый год войны Красная Армия потеряла почти пять миллионов убитыми и пленными. Сколько мы потеряли в прошлом варианте истории, я не помнил, но надеялся, что все-таки текущая цифра чуть меньше. Мои надежды подкреплялись тем, что в этой истории в Ленинграде, так же попавшем в блокаду, которая продлилась семьсот двенадцать дней, то есть чуть меньше, чем в «моей реальности», погибло не девятьсот тысяч человек, а всего полмиллиона. То есть «всего» это было для меня. А для людей этой реальности эти полмиллиона были поводом для глубокой скорби… И к сожалению, как и в моей реальности, для политических спекуляций отдельных личностей насчет того, что «гораздо разумнее было бы сдать город и не подвергать людей страданиям».