– Значит, так, товарищ Сталин, самое главное, что я должен вам сказать, это то, что ровно через четыре дня – 22 июня 1941 года в 3 часа 15 минут армада немецких бомбардировщиков пересечет границу Советского Союза. Будет нанесен бомбо-штурмовой удар по аэродромам, складам, местам дислокации воинских частей, а также военно-морским базам и некоторым городам. В частности по Минску, Киеву… остальных не помню. Причем на Минск и Киев они шли без истребительной охраны, истребителям дальности не хватало, что ли… так что есть шанс там же их и похоронить. Одновременно с атакой бомбардировщиков начнется массированный артобстрел пограничных застав и мест дислокации приграничных частей и аэродромов. Про аэродромы я точно помню, там какие-то располагаются в зоне действия дальнобойной… а может, даже и полевой артиллерии. Короче, на этих аэродромах наша авиация и осталась. Вроде я где-то читал, что за первый день войны мы потеряли то ли пятьсот, то ли даже тысячу пятьсот самолетов. А за первый месяц вообще чуть ли не всю авиацию приграничных округов. Кроме того, наши части отчего-то не были выведены в полевые лагеря. А те, что выведены, оказались совершенно без боезапаса. Все это привело к тому, что уже к исходу дня немцы вышли к Кобрину, а через неделю взяли Минск. Причем все склады с горючим, вооружением, боеприпасами, что были сосредоточены западнее Минска, немцы получили целыми и невредимыми. И потом с удовольствием стреляли по нашим бойцам из наших же орудий и нашими снарядами. А своих полицаев и другие вспомогательные части вооружали нашими трехлинейками. А в ополченческих дивизиях, что легли под Москвой, было по одной винтовке на семерых, – зло скрипнул я зубами.