Но Арей слухать не захотел. Короб сунул, калиточку тронул, она и отворилася тихо.
И сам Арей сделался ниже. Шире в плечах… одежда и та переменилася. Не куртка черная — но кафтан стрелецкий алый, правда, изрядно заношенный и с заплатой на руке.
— Не могу, — вынуждена была признаться я.
— А на кого ж ты меня покидаешь… — Бабка вспомнила, что на нее люди смотрят — провожать меня вышли всем селом, старуха Микитишна, месяц лежмя лежавшая, и та поднялася — подушки сунула старосте, который принял их с поклоном да сестрице передал.
И квас пригубила, что многие видели. Теперь и захочешь — не отопрешься. Да только не хочу я… не сейчас.
Да и чего сказать? Горе чужое, а все одно горькое. И жаль мне Марьяну Ивановну, потому как страшное это дело, родных лишиться.