Но это еще когда будет, а потому гоню мысли дурные… кыш, воронье, кыш… пусть будет хоть бы этот танец, на ложках, на гуслях хворых с драными струнами, которые дядька Панас который год поправить грозится, да только дорогие на ярмарке струны.
Неправильно это, за людьми подглядывать. Еще так, когда в самую суть, самую душу. И злость мне понятна, и обида.
Ушел? Пускай. Силком мил не будешь. И… ежели Божинею суждено мне свою половину найти, то найду… постараюся.
— Подумайте, касатики. — Она ныне глядела не на Арея, но на Илью, и тот хмурился, плечи расправлял, да все одно гляделся несерьезным. — Дело-то у вас ныне государственной важности…
Тогда-то и увидала, что комната, в которой пребываю, велика. Что лавок в ней с полдюжины стоит, да только иные застланы покрывальцами ткаными. Меж лавками половички лежат.
Думала, возражать станет, отнекиваться, аль, хуже того, замолчит, но Арей лишь голову опустил виновато да ложку взял. Ел он… от как изголодавшийся человек и ел, жадно, хотя и не давясь.