— Я тебе сейчас рот не то что закрою, я тебе его землицей забью, ты у меня зубами своими слабиться будешь… Что ж ты такой сейчас смелый, Аника-воин? Ты зачем из ружья без приказа стрельнул? Струсил? Спужался? Барин что говорил? Ждать его выстрела, а ты? Сам-то ты в кустах отсиделся, а барин вот, Сергей Петрович, кровь свою пролил…
Трубецкой закрыл глаза на мгновение, но успел представить себе, как сейчас вдруг из повозок полезут французские егеря, как загремят залпы в ответ на жиденькие выстрелы его мужиков, как пули станут рвать листья с кустов и калечить тела спрятавшихся за ними людей, как шарахнутся от огненных вспышек и раскаленного свинца мужики — поначалу шарахнутся, а потом попятятся и побегут — не станут мужики терпеть эдакого кошмара. Побегут мужики, а егеря двинутся за ними следом — умелые, ловкие, закаленные. Будет выбивать бегущих по одному, вначале стреляя из штуцеров, потом — прикалывая штыками.
— А чего это ты мне рот закрываешь? — зачастил Силантий. — Барин — он завсегда барином будет, как бы ни прикидывался… Вишь ли, железякой его оцарапало — он и…
Люмьер облизывает пересохшие губы, пристально смотрит в глаза мучителя. Он не хочет сейчас быть генералом, он хочет жить. Просто жить…
— Сейчас кого-то пришлют поинтересоваться, кто такие, — сказал Трубецкой и громко добавил: — Всем затихнуть и не шевелиться!
Его рукопожатие оказалось сильным и твердым.