Моя рука вздрагивает. Грейсвандир на какие-то полдюйма отклоняется. Но этого достаточно.
Он вытащил свой бумажник и нашел фотографию.
Она повернулась вправо, она улыбается, кивает Бенедикту, ее губы что-то произносят. Я подхожу ближе и вытягиваю Грейсвандир вперед до тех пор, пока его острие не останавливается на впадине, чуть ниже груди.
— Тебе не известно, до каких пор им можно пользоваться безболезненно? — спросил я.
Со следующим я справился легко, поймав его в тот самый момент, когда он перелезал через край. Оставалось четверо.
Поэтому я позволил скале остановиться, слез и пошел в гору пешком. По дороге я играл с Тенью в игру, которой мы научились в детстве. Проходя мимо чего-нибудь — чахлого деревца, большого камня — я менял небо так, чтобы с одной стороны от них оно было не таким, как с другой. Постепенно я восстановил знакомые созвездия. Я знал, что спущусь совсем не с той горы, на которую поднимался. Мои раны все еще тупо ныли и пульсировали, но лодыжка болеть перестала и только слегка ныла и была припухшей. Я отлично отдохнул и знал, что смогу идти еще долго. Казалось, все снова было в полном порядке.