Судя по красноте глаз и количеству исписанных листов, он работал всю ночь. Пытался работать. У него не получалось. Стихи, которые бы с радостью запели любые «фабриканты», выводили Рыжкова из себя. Бесили. Нестерпима была сама мысль, что он пишет на таком уровне. Нестерпимо было сравнивать их с работами из первого сборника.
Гончар произнес это таким тоном, что Проказе расхотелось проказничать дальше. Она проглотила готовое сорваться с языка язвительное замечание и отвернулась.
В стоящей на комоде клетке, той самой, что вчера служила усыпальницей для попугая, сидел тойтерьер. Пару мгновений собачка мерила Очкарика мрачным взглядом, а затем рявкнула. Да как рявкнула! Карманное животное оказалось обладателем тяжелого и чудовищно громкого баса. Короткое «Гав!» наполнило комнату так быстро и так плотно, словно на комоде разорвался артиллерийский снаряд.
— Девушки любят быть красивыми. А это… — Проказа подняла руку, но прикоснулась не к виску, а к шее, причем не слева, где поблескивали маленькие друзья девушек, а сзади, к одному из больших камней. — Это работа Механикуса.
Охранник, стороживший проходную фабрики, не показал себя профессионалом. Он сидел за пуленепробиваемым стеклом, за железной дверью, и должен был не геройствовать, а просто вызывать подмогу. Но не вызвал. Увидел перескочившую через турникет девушку и бросился за ней, намереваясь лично призвать хулиганку к порядку. Распахнул дверь и даже что-то крикнул… и на этом его участие в защите фабрики завершилось. Проказа отправила охранника в нокаут одним ударом, и не таких, бывало, валила, что ей запылившийся на сонной должности мужик? Затащила его обратно в дежурку и с улыбочкой открыла турникет.
— Прошу прощения, сэр, но ведь связь не работает.