Его дыхание опаляло, будто и не было ни халата, ни рубашки ночной… и стыдно, и страшно глупым девичьим страхом, неуместным в двадцать семь-то лет…
Януся провела сложенными ладонями по лицу, возвращая прежнее обличье.
— Так что не видать дорогой Тиане алмазов… аквамаринами обойдется…
— И тогда после смерти душа его отходит к богам, тело — в землю, а вот ненависть и боль остаются. С ними — и память… так появляется марь. Своих сил у нее нету, вот и тянет чужие… является людям, мучит, пьет их… от одной-то вреда немного… страху наведет, тоски… а вот ежели стаей… до смерти заморочат… прости, Евушка, не то на ночь рассказываю. Совсем глупый.
— Не надо. — Евдокия подвигается ближе. — Останься… я… не хочу одна.
Впереди маячил Лихослав, синяя его спина, до отвращения прямая и широкая, идеального кроя, можно сказать… и ноги, обтянутые узкими форменными штанами, хороши… нет, Евдокия не глазела, она… ладно, глазела.