Позади оставались поломанные кусты, и кровавый след, и запах, а дороги уже давно оцеплены, рвутся с поводков собаки, и ротмистр Чачу с пистолетом в руке, каркая команды, косолапо бежит по асфальту, перемахивает кювет и первым ныряет в лес. Позади оставалась дурацкая поваленная башня, и обгоревшие легионеры, и трое мёртвых, уже закоченевших товарищей, а здесь было двое, израненных, полумёртвых, не имеющих почти никаких шансов, — и всё ради одной башни, одной дурацкой, бессмысленной, грязной, ржавой башни, одной из тысяч таких же… «Больше я никому не позволю совершать такие глупости. Нет, — скажу я, — я это видел… Сколько крови, и всё за груду бесполезного ржавого железа, одна молодая глупая жизнь за ржавое железо, и одна старая глупая жизнь за жалкую надежду хоть несколько дней побыть как люди, и одна расстрелянная любовь — даже не за железо и даже не за надежду… Если вы хотите просто выжить, — скажу я, — то зачем же так просто умираете, так дёшево умираете… Массаракш, я не позволю им умирать, они у меня будут жить, научатся жить!.. Какой болван, как я пошёл на это, как я им позволил пойти на это?!»
Ванна уже была полна горячей воды. Прокурор сбросил халат, стянул ночную рубашку и сунул под язык болеутолитель. И так всю жизнь. Одна двадцать четвёртая всей жизни — ад. Больше четырёх процентов… И это — не считая вызовов во Дворец. Ну, вызовы скоро кончатся, а эти четыре процента останутся до конца… «Впрочем, это мы ещё посмотрим. Когда всё установится, я возьмусь за Странника сам…» Он залез в ванну, устроился поудобнее, расслабился и стал придумывать, как он возьмётся за Странника. Но он не успел ничего придумать. Знакомая боль ударила в темя, прокатилась по позвоночнику, запустила коготь в каждую клетку, в каждый нерв и принялась драть — методично, люто, в такт бешеным толчкам сердца…
Он открыл стеклянную дверь и протянул легионеру входной пропуск. Потом он пересёк вестибюль — мимо девицы в очках, которая всё ставила штампы, мимо администратора в каскетке, который всё ругался с кем-то по телефону, — и у входа в коридор показал другому легионеру внутренний пропуск. Легионер кивнул ему — они были уже, можно сказать, знакомы, последние три дня Максим приходил сюда ежедневно.
— Ничего не понимаю, — повторил Гай. — Слушай, ты же жив! Рада, грей воду! Разбуди старого, пусть даст водки…
У Гая радостно подпрыгнуло сердце. Он не ожидал, что это случится так скоро. «Молодец ротмистр! Вот что значит старый вояка! Я-то, дурак, вообразил, будто он копает под Мака…» Гай посмотрел на Мака, и радость его несколько поубавилась. Лицо Мака было совершенно деревянным, глаза выкачены, всё по уставу, но именно сейчас можно было бы не придерживаться так строго уставных правил.