— Нет, не станем спешить. Мне только посмотреть хочется, вдруг из неё что-то полезное сделать можно?
Шагается легко, подсохшая под теплым ветерком степная земля чуть пружинит под ногами. Звенит ручей. Ещё не появились орды крылатых кровососов, отравляющие жизнь летом. Роман не спешит, но и не останавливается — самый продуктивный темп, если собираешься идти далеко и долго. Прошлогоднюю траву почти под корень объели кочующие стада копытных, новая ещё только пошла в рост, и не мешает идти. Шмыгает между стеблей всякая животная мелочь, парят в небе, выглядывая её, крылатые хищники. Заливается колокольчиком невидимый жаворонок. Красота! И больше не давит на душу бессмысленность существования. Группы оленей и антилоп на всякий случай уступают дорогу, неспешно и без суеты отходят в сторону, только «дежурные по стаду» провожают взглядами непонятное существо. Встречающиеся на пути деревья всё также поражают громадными размерами. После полудня Ромин ручей с невысокого обрыва спрыгнул в небольшую реку. На берегу речки, под обрывом, грудой старых костей белеют сухие сучья и стволы посолиднее. Удобное место для привала, много дров. Спускаясь к воде, Шишагов спугнул нескольких лягушек. Большие квакушки, плюхнулись в воду, как булыжники. Побродив по отмели, Роман насобирал речных моллюсков. Чем не мидии? Сварил, поел, искупался в холодной воде и потопал дальше вдоль реки, к маячащему на горизонте леску.
Коваль — самозванец разрубил заготовку пополам, потом ещё раз пополам, и из одной четверти стал формировать лезвие топора, из второй — заготовку для обуха.
Человеческая составляющая Роминой натуры, окрепшая и поднявшаяся в заботе о спасённом детёныше, не желала мириться с бессмысленным животным существованием. Ей стало мало Машки, ей нужен был кто-то ещё. И зверь Ромин был в этом с ней заодно. Ему мало быть самым сильным и самым быстрым просто так. И ещё он постоянно напоминал о том, что не просто зверь, а самец. Да, потребность в заботе о ком-то он отчасти утолил, и не был уже одинок, но природа требует своего.
Старик сидел на краю стойбища и смотрел в море, равномерно раскачиваясь взад и вперёд. Пятьдесят пять зим видели его глаза, но не утратили зоркости, по-прежнему различают тюленью голову на волнах в двух полётах стрелы. Только даже самые лучшие глаза не могут увидеть идущие домой байдары с людьми, потому что нельзя увидеть то, чего нет.
Голос подвёл, и Роман поклонился собравшимся в яранге людям.