– Ты, Щепотнев, меня с каждым днем удивляешь. Который раз заставляешь боярам в пример ставить. Иди, живы будут твои дьяки.
Черные зубы у женщин первое время вгоняли меня в тоску. Очень уж было непривычно. Но за год я привык к этому и уже удивлялся, если у какой-нибудь девицы видел белозубую улыбку.
Что бы ни говорили о том, что человеку от сохи нельзя внушить правила асептики и антисептики, а Антоху мне удалось выдрессировать быстро. Конечно, здесь играло большую роль то, что в отличие от вшивой Европы у нас даже в крестьянских семьях как-то не принято было ходить вшивым. И баню все посещали регулярно, поэтому мытье рук перед едой и перед работой с медикаментами удалось привить очень быстро. Ну а сам Антон в мастерской не стеснялся в выражениях и раздаче тумаков, в том числе получали их и девушки. Так что когда я зашел в длинный сарай, где у меня производились всяческие ингредиенты, порядок там был на уровне. Конечно, о лабораториях нашего времени оставалось только мечтать, но все-таки в помещении имелся чисто выскобленный пол. Все работники ходили в холщовых балахонах с рукавами, причем носили они их только здесь. На двух столах стояли немногочисленные, грубо сделанные глиняные колбы, реторты. Современный химик пришел бы в ужас от таких изделий, но мне и это казалось богатством. Если у входа в сарай еще пахло самогоном, то в его глубине уже стоял резкий запах эфира и спиртовых настоек трав, которые по моему заданию стали собирать женщины и дети. Я прошелся по лаборатории, сделал пару замечаний и, поняв, что здесь все идет как надо, отправился на рынок.
Прошел месяц. Я как врач уже был известен всей боярской Москве. Но из-за множества обязанностей, лежащих на мне, приходилось ограничивать прием и терять на этом приличные деньги. Мои помощники и помощницы успешно постигали трудную медицинскую науку, а несколько художников обнаружили недюжинный талант и в скором времени обещали оставить меня далеко позади.
– Тогда разговор закончен, обо всем поговорили, а уже цены вы с моим ключником обсудите. А если дело пойдет, то мы всех немцев с их стеклом по миру пустим, понял, купец?
Но потом сменил гнев на милость и пригласил в свою скромную келью, где мы с ним долго беседовали, решая, как будем сосуществовать вместе.