– Сколько камер в рабочем состоянии? – поинтересовался Курт с ходу, ответив на растерянные приветствия, и солдаты, замявшись, переглянулись.
– Идемте, – предложил он, поднимаясь. – Завершим дело до темноты; я, откровенно говоря, пока не рискую отпирать дверь этой камеры ночью.
Он не сомневался в том, что, пусть не шок, но все те же косые взгляды будет вызывать и его сменное облачение, приберегаемое для ношения не в дороге, бою или прочих вредоносных для одежды обстоятельствах – в последние годы кожа исподволь, но непреклонно вышла из употребления среди всех, кроме солдат, курьеров и прочих представителей подобных же служб, по опыту знающих, что от полотна, сколь угодно дорогостоящего и качественного, в их работе толку мало. Объяснить нынешнему щеголю, что одни только штаны, красующиеся сегодня на майстере инквизиторе, стоят дороже всего его платья вместе взятого, было невозможно, да и не нужно, а Знак позволял зверски удавить еще в зародыше любую пренебрежительную усмешку.
Курту казалось – он готов ко всему. Казалось, что после всего увиденного и пережитого удивиться ничему уже не может, казалось – ничто уже не может изумить, потрясти, ошеломить.
– Конечно, – передернул плечами Келлер. – Так настучать по шее, как это Высокое Начальство, не может ни один Великий инквизитор, Император или все Папы, вместе взятые. Куда уж опасней.
– Даже и не знаю, – отозвался он почти всерьез. – Учитывая столь пламенную речь, я полагаю, над этими самыми словами следует хотя бы подумать.