– Спросишь еще, – вернул он улыбку и протянул мне мешок. – Я не знаю, что у тебя там, но надеюсь, не выпивка.
Кивнув, я одним движением обрубил веревку. В руках у кинжальщика оказалось тело молодой крестьянки. Лет семнадцать, наверное, хотя из-за синяков, порезов и кровоподтеков сложно разобрать. Щуплый понес тело в общую кучу, вернее на место будущего погребения, а я стоял и смотрел на десятки тел. Нимийцы повесили женщин и девушек. Изодранные платья, синие лица, полные синяков, кровавые подтеки на ногах, сломанные пальцы и разорванные рты. Ветер снова подул, и рядом колыхнулось тело девочки. Ей было не больше двенадцати, но, видимо, не всем хватило… Хрустнули сжатые пальцы, а рукоятка ножа больно врезалась в кожу. По лезвию заструилась кровь.
Вздохнув, он обнажил младший кинжал и наклонился к еще дышащему телу. И тут облака расступились, свет полной луны отразился в лезвии занесенного кинжала, на миг ослепив Добряка. Он взглянул в окно, но ночное светило вновь скрылось за тучами.
– Молодой ты еще, не понимаешь ничего, – усмехнулся Ушастый.
– Три серебрушки. Две за бочонок и одна за ваше спасение.
– Я понимаю, что подставил вас, и прошу прощения за это. Но поймите меня, нет сил сидеть в золотой клетке, когда вокруг столько всего происходит. И вы бы знали, как надоело видеть нахальные рожи дворян и безразличные физиономии аристократов. Как бесит, когда в твоем доме плетутся нескончаемые интриги, а сам ты выступаешь в роли ценной фигуры, не более того. Я просто хотел подышать чистым воздухом, пожить настоящей жизнью!