Стул беззвучно развалился, Илья Ильич, взметнув тучу серой пыли, упал на пол.
— Вот и хорошо, — улыбнулась старуха, — а то говорят, сейчас снова стало модно молитвы гундосить. Так ты знай, если кто о божественном с тобой заговорит, то это или дурак, или мошенник. Вернее, что второе: говорит о душе, а прицеливается к деньгам. Память о тебе украсть хочет, чтобы самому послаще жить. Ведь у нас с помощью мнемонов можно… не всё, конечно, но очень-очень многое.
— Против кого он выступал-то? Он Цитадель подрывал или просто хотел народ на валу покрошить?
— А затем, что он мне земляк! Это ты прежнюю жизнь позабыл, а я покуда нет. Сыщики все такие, как бы я свежего человека чуял, если бы память потерял? Так что хватит с тебя и малой денежки, а большую ты с квакера греби. Я его тебе с потрохами сдал, вот и пользуйся.
— В Цитадели. Компас не работает, но должны быть и другие способы… — Илья Ильич коротко глянул на Людмилу, и та поняла несказанное: «Ведь у тебя же есть там знакомства…» Опять намёк показался ей оскорбительней прямого обвинения, потому что намёк пришлось молча глотать.
— Илюшенька, ты, что ли? Пришёл… Ну, заходи.