Но теперь, когда она погасла, и я перегораю. Я сказал ей все, что был должен, я ее сжег и сжег ее лабораторию, и себя тоже выжег. И вдруг чувствую что-то уж совсем неуместное для наших с Беатрис отношений: вину.
«Пантеон» — колонна беломраморного композита километром в обхвате, возносящаяся высоко над прочими небоскребами; гостей съезда встречают у парадного входа — почти у самой земли, на ничтожном десятом ярусе: восхождение на крышу мира нельзя начинать с полпути.
На траве валяются сотни парочек: болтают, нежатся, читают и смотрят вместе видео, кто-то пускает фрисби. Всем нравится эта трава. А над головами у нас парят апельсиновые деревья.
Я стою в белом коридоре без углов и без выхода; в руке — мой дерьмовый трофей, полуспущенные портки обмочены. С потолка на меня слепо смотрит всевидящее око. Когда меня будут убивать, оно не моргнет.
Второй, обритый наголо, с черной клочковатой бородой и сросшимися бровями, только смеется — так беззвучно, будто у него связки перерезаны.
— Ты ведь знаешь все, что я брал и чего не брал.