Сказал он это таким тоном, что даже купец понял – далее разговаривать на эту тему не стоит. Так и молчали до самых городских ворот. Нет, конечно, обозные говорили о своем, гвардейцы – о своем, но друг с другом больше уж бесед не заводили.
– Да что она понимает! – прорвало вдруг Вирона. Он привстал из кресла, хватаясь за подлокотники, уставился на Бисаха. – Что она понимает?! Видал я ее тоже, завитая, напомаженная, надушенная, разряженная… арнайя! – выплюнул он. – Да она, небось, не понимает, что ей досталось! На комод бросит или в карман сунет, вот как она! – он кивнул на меня. Лицо его раскраснелось, он чуть не плакал. – Что ей красота! Нацепит – камушки блестят, много, – и ладно! Искры в глаза таким же арнаям пускать!.. А что такую вещь в руках-то держать страшно, дышать на нее боишься, чтобы не испортить, ей и невдомек!
– Не пугайтесь, – сказала я сквозь зубы. – Ничего не бойтесь. Я вас в обиду не дам, и этого дурачка тоже… Вам же нравится Арвейн?
Вовремя подоспевший Эрвин подхватил на руки падающую без сил сестру, унес ее в каюту.
– Дальше… – я взглянула на него в упор. – Думаю, вы приедете сюда в мое отсутствие и заберете коня. Можете на нем и уехать. Кстати… вы слежки, часом, не замечали?
– Ничего не поделаешь, – я посмотрела вверх, на памятник. Их в Арастене защищают простенькими заклятьями, чтобы птицы не портили лики почивших монархов и полководцев потеками помета. – У нас осталось еще имя того торговца…