Полтора года назад в ответ на такие слова Сашка зарыдала бы и бросилась маме на шею. И просила бы, умоляла приехать в Торпу, выручить, спасти. И поверила бы, искренне поверила, что ее разъяренная мама имеет власть даже над Фаритом Коженниковым.
Сашка придавила кнопку. Провернула желтую стрелку назад. Будильник тренькнул пружиной и обмяк.
Она поймала себя на монотонном перечислении слов — в каждом из них была частичка необходимого ей смысла, но ни одно не подходило полностью.
— Внимание, Саша. Три точки — это «якорь» для вашего взгляда, для направления ваших мыслей. Вы должны смотреть очень внимательно, задержав дыхание, медленно считая про себя до десяти… Сделайте сейчас, а я проверю.
— Саш, глаза открываем, смотрим на меня… Да. Я прошу прощения, что вас ударил. Но вас надо бить больше. Я бы вас выпорол, если бы мог. Вчера вы практически завершили переход из базового биологического состояния — в переходное, нестабильное. У вас колоссальная внутренняя подвижность. Сейчас вы опережаете программу на семестр, не меньше. Стабилизация у нас — по плану — на четвертом курсе, перед летней сессией. Если мне придется еще два с половиной года терпеть ваши кунштюки, Александра, я ведь не выдержу. Я уйду на пенсию.
Узор на запотевшей кафельной стенке помнился ей до мельчайших деталей, она знала его с детства — с тех самых пор, когда эту плитку положил мрачноватый усатый мастер. Сделано было добротно, вот уже почти восемь лет плитка держалась, радуя глаз, и Сашка, оказавшись в мире привычных вещей, на секунду растерялась.