Самый первый такой был, очевидно, — на 17–й шахте Воркуты (вскоре — ив Норильске, и в Джезказгане). Цель почти не скрывалась: каторжан предстояло умертвить. Это откровенная душегубка, но, в традиции ГУЛАГа, растянутая во времени, — чтоб обречённым мучиться дольше и перед смертью ещё поработать.
Вот и для нас, арестантов, — если важен результат, то верна и истина: выжить любой ценой. Значит: стать стукачом, предавать товарищей — за это устроиться тепло, а может быть, и досрочку получить. В свете Непогрешимого Учения тут, очевидно, нет ничего дурного. Ведь если делать так, то результат будет в нашу пользу, а важен — результат.
Вот один из их хвалебных рассказов о себе. Зная обычный образ действий малолеток, я вполне ему верю. К медицинской сестре в колонии прибегают взволнованные испуганные ребятишки, зовут её к тяжело заболевшему товарищу. Забыв о предосторожности, она быстро отправляется с ними в их большую — человек на сорок — камеру. И тут начинается муравьиная работа! — одни баррикадируют дверь и держат оборону, другие десятком рук срывают с сестры всё надетое, валят её, те садятся ей на руки, те на ноги, и теперь, кто во что горазд, насилуют её, целуют, кусают. И стрелять в них не положено, и никто её не отобьёт, пока сами не отпустят, поруганную и плачущую.
Так бы так, а вот скажи— всё же, по людскому обычаю, и в лагере бывает дружба. Не только там старая — однодель–цы, по воле товарищи, а— здешняя. Сошлись душами и уже друг другу открыты. Напарники. Что есть— вместе, чего нет— пополам. Пайка кровная, правда, порознь, а добыток весь — в одном котелке варится, из одного черпается.
В то мартовское утро, когда нас пятерых перевели в дворцовую 53–ю камеру, — к нам впустили шестого.