Под каждым карнизом лепились непременные ласточкины гнезда. Птицы пронизывали воздух, накрывая улицу подвижной черной сеткой, выписывали петли, иногда ныряли в разбитые чердачные окошки. В кронах каштанов и лип истошно кричали воробьи.
С тех пор, как закрылась дверь, прошел час. Потом другой. Студенты выходили по одному, по двое, кто-то сразу закуривал, кто-то кидался кому-то в объятия, кто-то хохотал, не переставая; постепенно становилось шумно, второкурсники гонялись друг за другом по коридору: «О чем поют воробышки в последний день зимы? Мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы!»
Сейчас над Сакко и Ванцетти падал снег большими хлопьями.
— Ты не преувеличиваешь? — спросил Валентин.
— Я больше не смогу учиться, — прошептала Сашка.
Сашка слушала и кивала. По рассказу Егора выходило, что Попова ничем не лучше Коженникова. Всего лишь за одно лето ей удалось убедительно доказать взрослому, уверенному в себе Егору, что мир устроен совсем не так, как он до сих пор думал. И что у него нет другого пути, кроме как бросать медицинский, где он два курса отучился на «отлично», и ехать в неизвестный городишко, в непонятный институт — первокурсником.