— В смысле? — ожидаемо глупо спросил Федя.
В спокойную бухту Балаклавы Маурер входил, как в дом родной: и погудел, и музыку по трансляции завел, и в рубке попрыгал. Потом, оставив окончательный подход на Сашку, выскочил на палубу, жадно разглядывая столь памятную каменную чашу.
Тут же оглушительно взвыла боевым сигналом сирена, мне все время представляется, что дед, воспользовавшись услугами пьяного мичмана, спер ее темной душной ночью с какой-то списанной подводной лодки, — под Мурманском такой акустический ужас слышал: это же просто паническая атака, даже перчик сжимается от столь страшного завывания.
А по бельгийцам есть у меня одно важное наблюдение: они себя называют именно так: «бельгийцы». И только так. Несложно вспомнить, как на Земле-1 граждане собачились в этой своей Бельгии, все норовили размножиться делением: фламандцы от этих… как их там… каталонцев? Нет, что-то другое, не могу вспомнить. М-да, тяжелое утро, хмурое… Ладно, это не суть важно. Так вот, здесь они едины. Так же едины, как многочисленные дагестанские народности, приезжая в Россию, становятся дагестанцами. Как все россияне, попадая за границу, как правило, становятся русскими. Вот такой феномен случился и у них. Но на платформе это правило не всеобщее — шанхайцы, например, четко делятся на мини-анклавы.
Знаем, если бы было не так, Мила торчала бы в больнице, а не на свадьбе, никаких обрядов. Гриша один раз уже к жене бегал, белохалатники его по дворам ловили.
— Себе его оставь, уважаемая, — щедро объявил я. — Глядишь, еще и из винтовок что заберете, мы же союзники. Выстави-ка у ворот часового, а как рассветет, потащим за периметр весь остальной трофей. И это… не уснем ведь, давай чайку, что ли.