Генералу Густаву Васильевичу написал три строки: "Отлично. Сберкасса вполне подойдет. Я вас тоже люблю и уважаю, отец". Гера фыркнул, но возражать не стал.
— Зачем бунтовали? — Я пожал плечами и вдруг понял, что, несмотря на отсутствие Апанасовой поддержки, стою себе ровненько, не шатаюсь. Воспаленная рана на ноге не дергает.
— Мне сказали, ваше превосходительство, что вас в первую очередь интересуют другие качества в сих кандидатурах, — нахально перебил штабс-капитан. И фыркнул носом в густые усы. Носом! Вот же прохиндеи. Я перед ним тут туповатого чинушу корчу, а они с Кретковским давно меня просчитали.
— Девятнадцатое февраля… Ну ты, любезный, мне прямо глаза раскрыл… Начал так хорошо, так досказывай.
Скромно одетый богатей покосился на валяющийся без дела на столе пистоль – наверняка уже наслышан о моих подвигах – и заторопился. Думаю, никогда еще, ни один "новоиерусалимский" иври не приносил в кеhила такой многообещающей вести.
Попросил трех кандидатов и их "пастуха" подождать в приемной и поговорил с Карбышевым по душам. Парень, как только получил разрешение говорить откровенно, заявил, что горит всем сердцем от несправедливости. Что только ради торжества оной и в жандармы поступил. Здесь же, у правого моего плеча, станет чувствовать себя птицей в клетке и потому со временем неминуемо меня возненавидит. Ненависть же – грех великий.