– Что это с ней? – спросил он, потряхивая кистями.
Фандорин щелкнул пальцами, будто получил радостную, долгожданную весточку, и хотел спросить что-то еще, но Бурылин его сбил – достал из кармана какую-то вчетверо сложенную бумажку.
Ангелина стояла у стены, обхватив себя за локти, смотрела своими огромными серыми глазами печально и требовательно.
– Покушали? Ну вот теперь можете Эрасту Петровичу и о деле доложить, – разрешила Ангелина и прибор со стола убрала, оставила только серебряный кувшин с грогом и кружки.
– А нигде не найдете. Я ему перед тем, как вы пожаловали, сдуру пятьсот рублей отвалил – разнюнился по старой памяти. Теперь пока до копейки не пропьет, не объявится. Может, в каком московском кабаке гуляет, а может и в Питере, или в Нижнем. Такой уж субъект.
– Это вы про то, что мы невенчаные живем? – спросила она спокойно, словно бы речь шла о самом обычном предмете. – Зря вы, Анисий Питиримович, Эраста Петровича осуждаете. Он мне дважды предложение делал, честь по чести. Я сама не захотела.