Более я Саввушку долгое время не видел. Хотя о делах его расспрашивал постоянно. Ровно через девять лет без недели полки русских князей, сошедшихся к Киеву по зову государя нашего Андрея Юрьевича по прозванию Боголюбский, вошли в город. Всех насельников сего Степанидиного подворья мои люди вырезали. Окромя двоих. Сама боярыня Cтепанида Слудовна умерла через пару недель. Да не в застенке под пытками, хоть и болтали в те поры розно, а в своей постели, в заботе и холе. От печали. Я тем был и сам вельми огорчён, ибо знала и рассказывала она многое и о многих, что не спроси. А Саввушку сыскать не могли, покуда я сам в те достопамятные мне подземелия не полез. Верно говорят что кнут вяжет крепче колец венчальных. И того - "кто с кнутом", и того - "кто под кнутом". Нюхом, чутьём своим сыскал я нору, куда Саввушка забился. В те поры многие и из местных, и из пришлых сильно искали хрип его перервать. Так что ко мне в службу Саввушка пошёл сразу и с радостью еще в Киеве. После был привезён сюда, во Всеволожск. Где и служил многие годы мастерством своим. Многие великие и славные дела, для Руси сделавшиеся, зачиналися с Саввушкиного дрючка в застенках пытошных. Однако с годами он одряхлел, начал чутье своё знаменитое терять, да и болтливостью старческой страдать. Посему, по воле моей, был он убиен. Перед смертию, о коей он уже знал, была у нас с ним долгая беседа. О разных людях и жизненных случаях. Вспомнили и первую нашу с ним встречу. Со слов его выходило, что "чужесть" мою, "не-людскость" Саввушка унюхал сразу, однако ничего не мог сыскать для доказательства сего перед боярыней Степанидой. А та сама торопилась и его торопила. Последние его слова мне были: "Много на мне грехов, но наитяжелейшим полагаю то, что убоялся неблаговолия боярыни и выпустил тебя из застенка не докопавшись до дна самого, не доломавши корешки потаённые. А может, и наоборот - только это мне на высшем суде и зачтётся".