Бла-бла-бла. Молотит. Прогибается. Насчёт кожи - правда. Похоже на металлизацию при ожоге. Я даже ковырять пробывал - кожа слезает, а отблеск остаётся. Как-то неярко и в разных местах при боковом искусственном освещении серебряный отблеск даёт. Психоматрица, раскудрить её, приживается.
Я опять плакал... От стыда, от обиды, от собственной никчёмности... Юлька дала какое-то успокаивающее. Кажется, снова с опиумом. Но мне уже было все равно. Хотелось умереть. Как жить после такой собственной ошибки, глупости, несуразности своей. Хотелось бросится к Хотенею, прижаться. Чтоб он обнял, простил, пусть мокрый, пусть пахнет... Только бы обнял и пусть делает чего хочет. Лишь бы он пришёл. А если он больше сюда не придёт? Мой единственный, милый, любимый... господин мой...
А Юлий Цезарь? Галлию покорил, всех победил, Помпея Великого заставил самозарезаться. Имеет, наконец, свой долгожданный триумф в Риме. Сам на колеснице, над ним венок золочённый держат. Вдоль дороги народ римский кричит-радуется. Сзади трофеи везут-гонят. Бедного Винценгеторикса - главного вождя галлов - на верёвке тащат. Он шесть лет этого дня ждал. В грязной вонючей тюрьме. Наконец-то его завтра зарежут. А в конце всего этого идут ГайЮлийЦезаревские ветераны. Понятно, куда же еще поставить ветеранов после победы, как не в зад. И поют свои ветеранские песни. Про то, как лысоватый, брюшковатый, пятидесятилетний Цезарь подставил свою тощую веснушчатую задницу Великому Помпею. И заработал так достаточно денег, что набрал четыре легиона, покорил Галлию, сбегал в Британию. И выразительно поимел самого Помпея путём вставления тем собственного меча в собственную же... грудь.
Мысль о шарахающихся стадах тараканов меня несколько... отвлекла.
Хорошо насекомые маршируют. Чувствуется выучка, уверенность в себе, в своём светлом тараканьем будущем.
Ну почему я такой плоский! Было бы у меня тут что-нибудь... выпуклое -- и заколыхать можно было бы, и ткань на груди чуть обтянуть. Чтобы господин мой на сосочки внимание обратил-порадовался.