Стрельба вспыхнула внезапно. Бухнула винтовка, зачастил ППШ ротного, бабахнули гранатные разрывы.
Время остановилось. Носилки с тяжелоранеными несли и несли, казалось, поток этот не кончится никогда. Сначала их опускали в помещения под палубой, потом начали укладывать сверху. Крики, стоны, вспышки и бьющий по ушам грохот взрывов – артобстрел не прекращался ни на минуту. Три Процента хотел было спуститься вниз, там все-таки не так дует, но передумал. Баржа, отошла от берега, развернулась, и невидимый буксир потащил ее к левому берегу. Качать стало сильнее. Нет, правильно, что не пошел вниз, за время Вовиного пребывания на правом берегу, волжская вода ничуть не стала теплее. Вероятность продержаться в ней хоть несколько минут невелика, но в трюме и ее нет. Впрочем, при прямом попадании разницы нет, что на палубе, что под ней.
Первый сапог откопался и снялся относительно быстро, покойник еще не успел окоченеть. Второй пришлось поискать. Убитый располагался как-то странно, головой вниз, ногами вверх, танк развернулся практически на нем, перемешав грунт. Откопав вторую ногу, Вова начал снимать с нее сапог. Сильнейший удар в лицо отбросил его метра на полтора, чуть скулу не свернул. Ошеломленный Вова вскочил на ноги, одновременно отыскивая глазами автомат и противника. Никого. И тут до него дошло.
Ему и самому было хреново, кожа на ладонях вздулась волдырями, некоторые из них лопнули, причиняя едва терпимую боль.
За годы войны эти фразы стали понятны любому фрицу, но этот, похоже, сейчас не слышал ничего. Вместо того чтобы поднять руки, немец, не отрывая взгляда от Вовы, правой потянулся к подсумку на ремне.
— Совсем, — подтвердил рассказчик. — С ними в обороне хорошо сидеть было. Они привычные у себя каналы копать, так здесь за сутки выкапывали траншею полного профиля. Еще сутки – блиндажи готовы. Вся водка на обмен шла. Мясо за нее выменивали, овощи. Несколько раз плов делали, они где-то котел здоровенный добыли, так повсюду его с собой и таскали.