Буслаев, задрав бровь вверх, вопросительно зыркнул.
— Дык, Запад тоже учится. И что такое твое — «получилось»? Нет Гааги — есть Нюрнберг! Какая, в ляд, разница? Только во сто крат хуже звучит. Ты же теперь… — вдруг улыбнулся он, — еще и фашист, считай!
С первыми лучами рассвета — прорвало. В тридцати метрах от головного «Круизера» слышится хруст выбиваемых окон и отчаянные женские крики. Шакалье всей стаей, словно с краев паутины, как по команде, кидается в центр. Вокруг машины нарастает шум схватки. Кто-то из нападающих начинает судорожно расстреливать в воздух магазин за магазином. Твари! Точно — у омоновцев подсмотрели: те тоже глушат при штурмах — подавляют волю атакуемых.
— Ну, все — труба! Считай — лоб в зеленке. На кой тебе это надо было?!
Народ засопел, зашурудел добрыми домовыми. Через пару минут наш полуовражек превратился в форменную землянку. Только очень сырую и холодную.
Поначалу у нас были опасения, что его теоретически могут попытаться убрать и двинуть всей своей колонной вверх по «зимней». Но потом мы это предположение посчитали маловероятным. Если они вычислят засаду, то просто снесут огнем все до того, как мы начнем частоты глушить, завесы дымные ставить, прочие свои придумки в жизнь воплощать, и спокойно поедут дальше — по тихому, умиротворенному «донбассярскому» кладбищу.